Изабелла Баварская - Страница 107

107

Что касается герцога, то им снова овладела та непостижимая апатия, примеры которой встречаются в жизни самых храбрых и деятельных людей и которая почти всегда служит предвестием их скорой кончины.

Дофин слал герцогу письмо за письмом, призывая упорно защищать Париж, в то время как он, в свою очередь, произведет диверсию на границах Мэна. Получая эти письма, герцог отдавал кое-какие распоряжения; потом, словно не находя в себе сил продолжать борьбу, которую он вел уже двенадцать лет, он, как усталый ребенок, укладывался у ног своей прекрасной любовницы и при одном взгляде любимых глаз забывал весь мир. Таково уж свойство пламенной любви: она пренебрегает всем, что не касается ее. Ибо все другие страсти идут из головы, и только она одна — от сердца.

Между тем ропот, который после заключения мира на время утих, стал снова расти; опять поползли смутные слухи об измене, а тут еще произошло событие, дававшее повод в них верить.

Генрих Ланкастер ясно понимал, сколь невыгодным для него должен быть союз дофина и герцога; поэтому он решил овладеть Понтуазом прежде, чем оба его врага успеют объединить свои усилия. С этой целью три тысячи человек под командой Гастона, второго сына Аршамбо, графа де Фуа, перешедшего на сторону англичан, вечером 31 июля выступили из Мелена и глубокой ночью подошли к Понтуазу. Неподалеку от ворот им удалось, незаметно от стражи, приставить к стенам лестницы, и триста воинов, один за другим, взошли на стену; с обнаженными шпагами они кинулись к воротам и, перебив охрану, отворили их своим товарищам, которые бросились по улицам города с криками: «Святой Георгий!» и «Город взят!..».

Л’Иль-Адан слышал эти крики, но ему почудилось, будто кричит он сам. Он мигом соскочил с постели, наспех стал одеваться, но был еще полураздет, когда англичане стали колотить в двери его дома. Едва успев схватить тяжелую секиру, он погасил лампу, которая могла его обнаружить, и выскочил через окно во двор. Англичане в это время выломали дверь с улицы. Л’Иль-Адан помчался на конюшню, вскочил на первую попавшуюся лошадь и без седла, без узды поскакал к своему крыльцу, где толпились англичане, уже входившие в его комнаты; одной рукой держась за конскую гриву, а другою размахивая секирой, он пронесся через толпу, когда она никак этого не ожидала. Какой-то англичанин кинулся было ему наперерез, но тут же упал с раскроенной головою, если бы не этот истекающий кровью человек, лежавший прямо у их ног, все подумали бы, что только что увидели привидение.

Л’Иль-Адан помчался к воротам на Париж, но они оказались заперты. Привратник был в таком замешательстве, что никак не мог найти ключей: ворота пришлось ломать секирой, и Л’Иль-Адан тотчас приступил к делу. Бежавшие вслед за ним жители Понтуаза столпились в узкой улочке, число их с каждой минутой все росло, и, видя, как вздымалась и опускалась секира Л’Иль-Адана, они надеялись только на то, что он вот вот откроет им выход из города.

Вскоре на другом конце улицы раздались крики отчаяния, беглецы из Понтуаза сами же и указали путь своим врагам. Англичане услышали звук ударов по воротам и, стремясь добраться до Л’Иль-Адана, напали на безоружную толпу, которая уже самой своей плотной, растянувшейся массой представляла живой и прочный заслон, преодолеть который было особенно трудно как раз потому, что люди, его составлявшие, были охвачены чудовищным страхом. Однако же стрельцы разили толпу своими копьями, арбалетчики уничтожали людей целыми рядами; стрелы, пролетая рядом с Л’Иль-Аданом, вонзались в пошатнувшиеся, скрипевшие, но все еще державшиеся ворота. Вопли приближались к нему все ближе и ближе, и он уже подумал, что преграда из живой плоти уступит скорее, нежели преграда из дерева. Англичане были от него не далее чем на расстоянии тройной длины копья. Но наконец ворота разлетелись в щепки, и наружу хлынул людской поток, во главе которого как молния мчалась перепуганная лошадь, унося с собою Л’Иль-Адана.

Узнав о случившемся, герцог Бургундский, вместо того чтобы собрать войско и двинуть его против англичан, посадил короля, королеву и принцессу Екатерину в карету, сам сел на лошадь и вместе со своими вельможами уехал через Провен в Труа-ан-Шампань, оставив в Париже своим наместником графа Сен-Поля, губернатором Л’Иль-Адана и канцлером господина Евстахия Делетра.

Через два часа после отъезда герцога Бургундского в Сен-Дени стали прибывать беженцы. Жалко было смотреть на этих несчастных, раненых, окровавленных, полураздетых людей, умирающих от голода и измученных долгим переходом, во время которого они не решились сделать даже короткой остановки для отдыха. Их рассказы о жестокостях англичан все слушали с жадностью и ужасом; целые толпы обступали на улицах этих горемык. Потом вдруг раздавались крики: «Англичане! Англичане!», и люди быстро разбегались по своим домам, запирали все окна, чем попало закладывали двери и начинали молить о пощаде.

Однако англичане больше думали о том, чтобы воспользоваться плодами своей победы, нежели о новых захватах. Пребывание королевского двора в Понтуазе превратило его в роскошный город: Л’Иль-Адан и другие вельможи, обогатившиеся при взятии Парижа, свезли туда свои сокровища, и англичане награбили в нем больше двух миллионов.

В то же самое время стало известно о взятии Шато-Гайяра, одной из самых сильных крепостей Нормандии. Комендантом ее был Оливье де Мони, и хотя весь гарнизон крепости состоял из ста двадцати человек, она продержалась шестнадцать месяцев и вынуждена была сдаться лишь в результате одного обстоятельства, которое невозможно было предвидеть: дело в том, что веревки, с помощью которых из колодцев доставали воду, перетерлись и пришли в негодность; семь дней люди терпели нестерпимую жажду, но в конце концов сдались графам Хантингтону и Кайму, руководившим осадой.

107