Изабелла Баварская - Страница 112

112

— Ах, это вы? — сказала она и, мгновенно подавив страх, заставила себя радостно улыбнуться.

Де Жиак с грустью смотрел на это прелестное лицо, которое только сейчас еще самозабвенно отвечало на голос сердца, а теперь расчетливо подчинилось желанию разума. Он покачал головой и молча сел возле жены. Никогда, впрочем, он не видел ее столь прекрасной. Она протянула ему изящную, всю в кольцах, белую руку, от запястья до локтя терявшуюся в широких свисающих рукавах, подбитых мехом. Де Жиак взял эту руку, внимательно на нее поглядел и повернул камень на одном из колец: это был тот самый камень, отпечаток которого он видел на письме, адресованном герцогу. Он узнал выгравированный рисунок звезды в облачном небе и надпись под нею.

— «Та же», — прочитал он и тихо произнес: — Этот девиз не солжет.

Между тем Катрин тревожило столь пристальное рассматривание перстня. Она постаралась отвлечь мужа и провела свободной рукою по его лбу: лоб де Жиака пылал, хоть и был бледен.

— Вы утомлены, — сказала Катрин. — Вам надо чего-нибудь поесть. Хотите, я прикажу?.. — И, указав на фрукты, она с улыбкой продолжала: — Для проголодавшегося рыцаря это уж слишком скудно, не правда ли?

Тут она встала и взяла маленький серебряный свисток, чтобы позвать служанку, но не успела поднести его к губам, как супруг остановил ее руку.

— Благодарю вас, сударыня, не надо. Довольно и того, что здесь есть. Подайте мне только стакан.

Катрин сама пошла за стаканом. Тем временем де Жиак быстро вынул из-за пазухи маленький флакон и вылил его содержимое в наполовину отпитый стакан, стоявший на столе. Катрин скоро вернулась, ничего не заметив.

— Вот вам, милостивый государь, — сказала она, наливая мужу вино, — выпейте за мое здоровье.

Де Жиак пригубил стакан, как бы подчиняясь ее просьбе.

— А вы что, не желаете кончать свой ужин? — спросил он.

— Нет, я уже кончила до вашего прихода.

Де Жиак нахмурился и взглянул на стакан Катрин.

— Однако вы, по крайней мере, не откажетесь, я надеюсь, ответить на мой тост, как я ответил на ваш, — продолжал он, поднося жене стакан с ядом.

— Каков же ваш тост? — спросила Катрин, подняв стакан.

— За герцога Бургундского! — ответил де Жиак.

Ничего не подозревая, Катрин с улыбкой склонила голову, поднесла напиток к губам и выпила его почти до конца. Де Жиак следил за нею каким-то дьявольским взглядом. Когда она кончила, он расхохотался. Этот странный смех привел Катрин в трепет; она удивленно взглянула на мужа.

— Да-да, — сказал де Жиак, как бы отвечая на ее немой вопрос. — Вы так торопились исполнить мою просьбу, что я не успел даже закончить свой тост.

— Что же еще вы намеревались сказать? — продолжала Катрин с чувством смутного страха. — Вы не договорили или я не расслышала? За герцога Бургундского?

— Верно, сударыня. Но я хочу добавить: и да будет господь милосерднее к душе его, чем были люди к его телу.

— Что вы говорите?! — вскричала Катрин, внезапно побледнев, и так и осталась стоять с полуоткрытым ртом, устремив глаза в одну точку. — Что вы говорите?! — повторила она более настойчиво. При этом стакан выскользнул из ее окостеневших пальцев и разбился вдребезги.

— Я говорю, — спокойно отвечал ей де Жиак, — что два часа назад герцог Бургундский был убит на мосту в Монтеро.

Катрин испустила страшный крик и, обессилев, упала в кресло, стоявшее позади.

— О, это неправда, это неправда… — твердила она в отчаянии.

— Сущая правда, — хладнокровно ответил де Жиак.

— Кто вам об этом сказал?..

— Я сам видел.

— Вы?..

— Я видел умирающего герцога у моих ног, вы слышите? Я видел, как он извивался в агонии, видел, как кровь его сочилась из пяти ран, как он умирал без утешающих слов священника. У меня на глазах он испустил последний вздох, и я нагнулся к нему, чтобы этот вздох услышать.

— О, и вы его не защитили!.. Вы не заслонили его своим телом!.. Вы не спасли его!..

— Вашего любовника, сударыня, не так ли? — прервал ее де Жиак страшным голосом, глядя ей прямо в лицо.

Катрин вскрикнула и, не в силах выдержать свирепого взгляда мужа, закрыла лицо руками.

— Однако неужели вы ни о чем не догадываетесь? — продолжал де Жиак. — Это что, глупость или бесстыдство, сударыня? Значит, вы не догадываетесь, что ваше письмо к нему, которое вы запечатали печатью, той самой, что косите вот на этом пальце, — он оторвал ее руку от лица, — письмо, в котором вы, нарушив супружескую верность, назначили ему свидание, попало в мои руки? Что я следил за герцогом, что в ту ночь, — де Жиак бросил взгляд на свою правую руку, — ночь блаженства для вас и адских мучений для меня, я продал дьяволу свою душу? Вы не догадываетесь, что, когда он вошел в замок Крей, я был уже там и, когда в объятиях друг друга вы проходили по темной галерее, я вас видел, я находился рядом, почти касался вас? О, вы, стало быть, ни о чем не догадываетесь? Значит, все надо вам рассказать?..

В ужасе Катрин упала на колени, умоляя: «Пощадите!.. Пощадите!..»

— Вы притворно скрывали свой стыд, а я мщение, — продолжал де Жиак, скрестив на груди руки и потрясая головою. — А теперь скажите, кто ж из нас преуспел в притворстве более, вы или я?.. О, этот герцог, этот высокомерный вассал, этот самодержавный принц, кого рабы в обширных его владениях на трех языках именовали герцогом Бургундским, графом Фландрским и Артуа, палатином Малинским и Саленским, одного слова которого было довольно, чтобы в шести его провинциях собрать пятьдесят тысяч воинов, он, этот принц, этот герцог, этот палатин, мнил себя достаточно сильным и могущественным, чтобы нанести мне оскорбление, мне, Пьеру де Жиаку, простому рыцарю! И он нанес его, безумец!.. Ну что ж! Я молчал, я не строчил указов, не сзывал моих воинов, моих вассалов, щитоносцев и пажей, нет: я запрятал месть глубоко в груди и позволил ей грызть мое сердце… А потом, когда пробил час, я схватил врага моего за руку, как беспомощного ребенка, я привел его к Танги Дюшателю, и я сказал: «Рази, Танги!» И теперь, — де Жиак судорожно расхохотался, — теперь, этот человек, державший под своей пятою столько провинций, что ими можно было бы покрыть половину французского королевства, теперь он, окровавленный, лежит в грязи, и для него не найдется, быть может, и шести футов земли, чтобы опочить в вечном покое!..

112