Изабелла Баварская - Страница 113

113

Катрин молила о пощаде, ползая у ног де Жиака по осколкам разбитого стакана, которые впивались ей в руки и колени.

— Вы слышите, сударыня, — продолжал де Жиак, — несмотря на его имя, его могущество, несмотря на его воинов, я ему отомстил. Судите же, в силах ли я отомстить его сообщнице, женщине, и притом одинокой, которую я могу изничтожить одним дуновением, которую могу задушить своими руками…

— Боже, что вы хотите сделать? — вскричала Катрин.

Де Жиак схватил ее за руку.

— Встаньте, сударыня, — приказал он и поставил ее перед собой.

Катрин взглянула на себя, ее белое платье было покрыто пятнами крови; при виде этого взор ее потупился, голос осекся, она протянула вперед руки и потеряла сознание.

Де Жиак ее поднял, взвалил себе на плечо, спустился по лестнице, прошел через сад и, взгромоздив свою ношу Ральфу на круп, сам уселся в седло, а ее привязал к себе шарфом и поясом шпаги. Несмотря на двойную тяжесть, Ральф пустился галопом, едва почувствовав шпоры своего господина.

Де Жиак направился полями: перед ним, на горизонте, простирались широкие равнины Шампани, и снег, начав падать крупными пушистыми хлопьями, устилал землю огромным покрывалом, придавая окружающему ландшафту суровый и дикий вид сибирских степей. Вдали не вырисовывалось ни единого холмика: равнина, сплошная равнина; лишь кое-где, словно призраки, закутанные в белый саван, раскачивались на ветру побелевшие тополя: ничто не нарушало безмолвия этих унылых пустынь; лошадь, ноги которой ступали по белому ковру, скакала широко и бесшумно, сам всадник сдерживал дыхание, ибо казалось, что среди этого всеобщего молчания все должно умолкнуть и замереть.

Немного погодя хлопья снега, падавшие Катрин на лицо, бег лошади, болью отзывавшийся в ее слабом теле, пронизывающий ночной холод возвратили ее к жизни. Опомнившись, она подумала, что находится во власти одного из тех кошмарных сновидений, когда человеку чудится, что его несет по воздуху какой то крылатый дракон. Но вскоре жгучая боль в груди, словно изнутри ее жег раскаленный уголь, вернула Катрин к действительности — страшной, кровавой и неумолимой. Все, что недавно произошло, возникло в ее памяти, она вспомнила угрозы мужа, и положение, в котором она находилась, повергло ее в трепет, ибо свои угрозы он мог привести в исполнение.

Внезапный приступ резкой боли, еще более жгучей и острой, заставил Катрин вскрикнуть: крик ее не вызвал даже эха и затерялся среди заснеженных просторов; только испуганная лошадь вздрогнула и вдвое быстрее побежала вперед.

— О, милостивый государь, мне очень дурно… — прошептала Катрин.

Де Жиак не отвечал.

— Дайте мне сойти с лошади, — умоляла она, — позвольте глотнуть немного снега, во рту у меня все пылает, грудь в огне…

Де Жиак упорно молчал.

— О, я молю вас, ради бога, помилосердствуйте, сжальтесь… Меня словно жгут раскаленным железом… Воды, воды…

Катрин корчилась в кожаных путах, которыми была привязана к всаднику; она пыталась соскользнуть на землю, но шарф удерживал ее. Она напоминала Ленору, скачущую с призраком; всадник был молчалив, как Вильгельм, а Ральф бежал подобно фантастической лошади Бюргера.

Потеряв надежду спуститься на землю, Катрин обратила мольбу свою к богу.

— Смилуйся надо мною, господи, пощади меня, — шептала она, — такие мучения испытывает только человек, отравленный ядом…

При этих словах де Жиак разразился смехом. Этот странный, дьявольский смех повторило эхо: оно ответило ему громовым хохотом, огласившим безжизненную равнину. Лошадь заржала, грива ее от страха так и вздыбилась.

Тут молодая женщина поняла, что она погибла, что пришел ее последний час и ничто уже его не отвратит. Она принялась громко молиться богу, то и дело прерывая молитву криками, исторгаемыми болью.

Де Жиак оставался нем. Однако вскоре он заметил, что голос Катрин слабеет; он почувствовал, что сплетенное с ним ее тело, которое он столько раз покрывал поцелуями, корчится в предсмертных судорогах, и даже мог эти судороги сосчитать. Но мало-помалу голос ее затих, превратившись в сплошной сиплый хрип, судороги сменились едва заметной дрожью. Наконец тело Катрин выпрямилось, из уст вырвался предсмертный вздох: это было последнее усилие жизни, последний возглас души — к де Жиаку был привязан труп.

Три четверти часа еще он продолжал свой путь, не произнося ни слова, не оборачиваясь, не оглядываясь назад. Наконец он оказался на берегу Сены, чуть ниже того места, где впадающая в нее Об делает саму реку глубже, а течение стремительнее. Де Жиак остановил Ральфа, отстегнул пряжку пояса, которым была привязана к нему Катрин, и тело ее, удерживаемое теперь только шарфом, прикрепленным к седлу, свалилось на круп лошади.

Тогда де Жиак соскочил на землю; Ральф, весь в поту и в пене, рванулся было в воду, но хозяин, остановил его, схватив левой рукой под уздцы. Затем он нащупал на шее лошади артерию и, взяв в правую руку кинжал, перерезал ее. Хлынула кровь. Ральф поднялся на дыбы, жалобно заржал и, вырвавшись из рук своего господина, устремился в реку, увлекая с собою труп Катрин.

Де Жиак, стоя на берегу, смотрел, как лошадь борется с течением, которое она вполне могла бы одолеть, если бы не рана, лишившая ее сил. Проплыв почти до середины реки, Ральф стал заметно слабеть и задыхаться; он пытался повернуть назад, но круп его уже исчез под водой: издали едва виднелось белое платье Катрин. Но вот лошадь завертело, как вихрем, передними ногами она стала яростно бить по воде, в конце концов в воду медленно погрузилась ее шея, потом исчезла и голова, захлестнутая волной; на мгновение она вынырнула и погрузилась снова: на поверхности показались воздушные пузыри и тут же лопнули. Этим все и кончилось, и река, мгновенно успокоившись, продолжала свое тихое, спокойное течение.

113